Открытый педагогический форум "Новая школа"

Автором собран и прокомментирован – с опорой на авторитетные источники и собственные суждения и впечатления – полный свод фактов и сведений об обращении А.С. Пушкина к творчеству великого итальянского поэта XIV века, основоположника гуманизма – Франческо Петрарки (упоминания, цитирование, отзывы, оценки и т.п.).

Автор работы Полушина В. А.

Статья:

Муниципальное образовательное учреждение дополнительного образования детей «Пушкинская школа»

«Единого прекрасного жрецы»

(Пушкин и Петрарка)

Автор:

Полушина Валерия Алексеевна.

Персональный код автора: SC-4447

Педагог-руководитель:

Бородина Наталья Яковлевна.

Тульская область,

г. Новомосковск, 2011

Одиннадцать лет назад (6 июня 2000г.) на родине Петрарки был открыт памятник А.С. Пушкину. [1] Торжественную церемонию его открытия приурочили к 201-й годовщине со дня рождения Александра Сергеевича, когда в Риме с первым своим визитом в «дальнее» зарубежье находился новый президент России Владимир Путин. Он и сдёрнул покрывало с монумента. Надпись на белом мраморном постаменте гласит: «Александр Сергеевич Пушкин Aleksandr Sergeevic Puškin, Mosca 1799 – San Pietroburgo 1837». И далее перевод на итальянский язык пушкинских строк любви к «обетованной земле поэзии и неги», стране его поэтической фантазии:

Кто знает край, где небо блещет

Неизъяснимой синевой?

Италия, волшебная земля,

Страна высоких вдохновений…

В полном тексте этого знаменитого «признания в любви» к Италии (в стихотворении «Кто знает край, где небо блещет…», 1828г.) Пушкин дал целый перечень дорогих его сердцу итальянских достопримечательностей, который и сегодня мог бы лечь в основу любого путеводителя по этой стране:

Кто знает край, где небо блещет

Неизъяснимой синевой,

Где море теплою волной

Вокруг развалин тихо плещет;

Где вечный лавр и кипарис

На воле гордо разрослись;

Где пел Торквато величавый;

Где и теперь во мгле ночной

Адриатической волной

Повторены его октавы;

Где Рафаэль живописал;

Где в наши дни резец Кановы

Послушный мрамор оживлял,

И Байрон, мученик суровый,

Страдал, любил и проклинал?

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Волшебный край, волшебный край,

Страна высоких вдохновений… (1, т.1, с.166) [2]

В этом отрывке прекрасно отразилась тяга поэта к Италии, любовь к её природе, искусству, поэзии, великому прошлому этой страны; отразилось пушкинское видение страны, о которой он многое знал и к которой не однажды обращался в поэтических грёзах. [3]

И в которой никогда, увы, не был. Ведь наш великий поэт, как известно, будучи невыездным, никогда не бывал за границей (не считая турецкой территории в Эрзруме и около него) и называл себя «краёв чужих неопытным любителем».

Это тем более печально, что поездки за рубеж для русских дворян были делом привычным. Так, многим из лицейских товарищей Пушкина «земли полуденной волшебные края» были хорошо знакомы: отплыл служить в русскую миссию в Италию Николай Корсаков (так же, как и Пушкин, причисленный к коллегии иностранных дел!), на дипломатической службе в стране «Петрарки и любви» находился Александр Горчаков (будущий канцлер Российской Империи), посещал Апеннины и лицеист Сергей Ломоносов (ставший профессиональным дипломатом). Уехал в Пьемонт вскоре после окончания лицея Сильверий Броглио (Брольо, в другой транскрипции). Успел побывать в Неаполе Вильгельм Кюхельбекер…

Как подсчитал современный исследователь Юрий Дружников, из двадцати человек, подписавших устав литературного общества «Арзамас», за границу, кроме Пушкина, съездили все. Запад почитался в «Арзамасе» эталоном свободы, где, как писал Николай Тургенев, «правительство существует для народа, а не народ для правительства». [4]

«Власти разрешали поездки, но не поощряли. Патриотичным считалось сидеть дома». (9, с.34) Об этом с иронией написал однокашник Пушкина Антон Дельвиг в стихотворении «Тихая жизнь»:

Блажен, кто за рубеж наследственных полей

Ногою не шагнет, мечтой не унесется…

Пушкин «откликнулся» на эти слова в 1820 году, когда взял эпиграфом (на итальянском языке!) цитату (впоследствии вычеркнутую) из поэмы Ипполито Пиндемонте с символическим названием «Путешествие»:

Oh felice chi mai non pose il piede

Fuori della natia sua dolce terra…

(О счастлив тот, кто никогда не ступал

За пределы своей милой родины...) [5]

«Все! Господи, почти все! За исключением бедного Александра Сергеевича, которому… не дали визы. А практически все, кто хотел, могли уехать на Запад, жить или умирать. Баратынский вон умер в Италии,» – так прокомментировал ситуацию с пленением Пушкина в своем Отечестве Иосиф Бродский. [6]

«Петербург душен для поэта. Я жажду краёв чужих; авось полуденный отдых оживит мою душу,» – пишет Пушкин Вяземскому весной 1820 года.

Будучи в южной ссылке, мечтая о побеге из России, Пушкин прежде всего думает об Италии:

Адриатические волны,

О Брента! Нет, увижу вас

И, вдохновенья снова полный,

Услышу ваш волшебный глас!

Ночей Италии златой

Я негой наслажусь на воле,

С венецианкою младой,

То говорливой, то немой,

Плывя в таинственной гондоле;

С ней обретут уста мои

Язык Петрарки и любви.

(«Евгений Онегин», гл. I, XLIX – 1, т.1, с.352)

После первого неудачного сватовства к Наталье Николаевне Гончаровой, Пушкин даже обратился к Бекендорфу (7 января 1830г.) за разрешением поехать во Францию или Италию, «покамест … не женат и не зачислен на службу». В ответ был получен дипломатичный (издевательски-вежливый!) отказ: государь не удостоил ответить согласием на просьбу поэта, полагая, что поездка «очень расстроит его дела и в то же время отвлечет его от занятий».

«Криком души» звучат относящиеся примерно к этому же времени пушкинские строки из «Путешествия в Арзрум» (1829-1835): «Никогда еще не видал я чужой земли. Граница имела для меня что-то таинственное; с детских лет путешествия были моей любимой мечтою. Долго вел я потом жизнь кочующую, скитаясь то по югу, то по северу, и никогда еще не вырывался из пределов необъятной России». (1,т.2, с.157).

Академик М.Н. Розанов, говоря о позднем Пушкине, подчёркивает: «Накануне своей трагической смерти Пушкин не переставал уноситься мыслию в Италию (выделено мною. – В.П.), не забывал и «заветного умысла» юных лет – «навек оставить скучный, неподвижный брег» и «по волнам направить свой поэтический побег». В стихотворении «Из Пиндемонти» Пушкин выразил свой идеал жизни. Это, прежде всего, независимость личности, а затем возможность –

По прихоти своей скитаться здесь и там,

Дивясь божественным природы красотам,

И пред созданьями искусств и вдохновенья

Трепеща радостно в восторгах умиленья.

– Вот счастье! Вот права…» (1,т. 1, с.223) [7]

Близкий друг поэта А.О. Смирнова-Россет вспоминала о том, что незадолго перед смертью Александр Сергеевич говорил ей, собиравшейся в Италию: «… увезите меня в одном из ваших чемоданов… Я смотрю на Неву и мне безумно хочется доплыть до Кронштадта, вскарабкаться на пароход… Мне кажется, что мне сильнее хочется уехать очень, очень далеко, чем в ранней молодости». [8]

Пронзительно горько сказал о невозможности для Пушкина «увидеть чуждые страны» Василий Розанов (в самом начале ХХ века). Цитируя послание поэта Н.Б. Юсупову («К вельможе», 1830), Розанов комментирует: «Впечатлительный поэт любил слушать его рассказы о загранице, которую, – увы! – самому поэту так и не пришлось никогда увидеть, несмотря на то, что его музу ласкала всемогущественная рука – и придерживала за крылья. Зачем заграница поэту? Туда ездят лечиться старые индентантские чиновники… А поэт? Соловей лучше всего поёт, когда у него выколоты глаза…Пушкин сам же говорил, что больше всего творит в дождливую осень. Ну вот и пусть русская осень окрыляет его музу… Самая лучшая обстановка для мальчишки, дерзнувшего написать когда-то «Оду на вольность»… И Пушкин пел, как соловей с выколотыми глазами; пел об испанках, никогда не видав их; об Италии, – не видав и её…». [9]

И как пел! Ведь наш гений «прекрасно чувствовал, словно обладая даром дальновидения, экзотические чужие земли». [10] Чудесный, уникальный дар пушкинского проникновения в далекие миры и пространства учёные метко окрестили «всеведением поэта». Сам же Пушкин с полным основанием называл себя «министром иностранных дел на русском Парнасе».

Особенно дорога была сердцу нашего поэта Италия. Анна Ахматова утверждала, что она была для Пушкина «заветнейшей и любимейшей мечтой жизни». [11] Он был ею увлечён.

В пушкинских текстах, как следует из «Словаря языка Пушкина», Италия упоминается 130 (!) раз. Сотни раз встречаются названия итальянских городов (Рима, Венеции, Неаполя…).

Итальянская культура (от древней до современной Пушкину) была духовно созвучна жизнеутверждающему, светоносному мироощущению поэта.

Италия для Пушкина – «это не только прекрасное далёко, куда стремится ум и сердце, но некий идеальный мир, наполненный драгоценной свободой и творчеством». (9, с.21)

Говоря об Италии, Пушкин употребляет всегда самые восторженные, «звучные» эпитеты: «прекрасная», «святая», «волшебная» и особенно часто «счастливая» и «златая»:

«Златой Италии роскошный гражданин» («К Овидию», 1821), «Язык Италии златой звучит по улице весёлой» («Отрывки из путешествия Онегина», 1825), «Близ мест, где царствует Венеция златая», «Сыны Авзонии счастливой слегка поют мотив игривый…» (там же). [12]

Отнесённый к Италии, эпитет «счастливая» в первую очередь вызывает ассоциации с культурным расцветом эпохи Возрождения.

В одном из любимых Пушкиным романов Ж. де Сталь «Коринна, или Италия» (1807) есть фрагмент, который К.Н. Батюшков перевёл под названием «Слава и Блаженство Италии» (1817). Он начинается словами: «Италия, царство солнца, Италия, владычица мира, Италия, колыбель искусств и племён!» (Пушкин, конечно же, был не одинок в своем поклонении далёкой Италии!)

А вот какое признание в любви к Италии содержится в пушкинской заметке «О “Ромео и Джюльете” Шекспира» (1829): «В ней (в трагедии – В. П.) отразилась Италия, современная поэту, с её климатом, страстями, праздниками, негой, сонетами, с её роскошным языком, исполненным блеском и concetti (тонких мыслей)». (1, т.2, с.187)

«Италия златая» для Пушкина – не просто прекрасная Италия, это, прежде всего, «страна высоких вдохновений», «страна того гармоничного, а следовательно, и подлинно свободного искусства, которое возникло в эпоху Возрождения на родине Петрарки и Ариосто и которое он, Пушкин, в новых исторических условиях и на новой эстетической основе утверждал в русской литературе», – справедливо отмечает один из самых авторитетных современных исследователей темы «Пушкин и Италия» профессор Руф Хлодовский. (14, с.116)

«Попытки обрести родословную в поэтике Древнего Рима и Возрождения были одним из ответов на вопрос об истории русской культуры. Восточно-деспотическому характеру правления и неустроенному быту крепостной России противопоставлялась построенная на идеалах свободы история в райских кущах искусства.

На этом фоне в отношении Пушкина к Италии сплелись общелитературные и сугубо личные мотивы». (9, с.25 – 26) [13]

Пушкинское «увлечение Италией» восходит к «садам Лицея»: именно в Лицее состоялось «знакомство» Пушкина с древней итальянской литературой, латинской грамматикой, а «сады Лицея» дали ему зрительное олицетворение античного мира.

Именно в Лицее (1815г.) Пушкин знакомится с К.Н. Батюшковым – не только известным поэтом, но и глубоким знатоком итальянской литературы и итальянского языка. [14] Под влиянием Батюшкова, его статей об итальянских поэтах, стихов, посвященных им [15], Пушкин открывает для себя мир итальянской средневековой литературы, Итальянского Возрождения.

В зрелые годы наш великий поэт становится «могучим Источником, который соединил культурные и духовные вершины двух великих стран – России и Италии». (11, с.99)

Особо заметим, что Пушкин, как убедительно показал известнейший ученый-пушкиновед Д.Д. Благой, владел не только разговорным, но и литературным итальянским языком. [16]

П.В. Анненков со ссылкой на отца великого поэта отмечал: «Он (А.С. Пушкин. – В.П.) много читал по-итальянски». При этом биограф Пушкина сообщает: «Пушкин успел выучиться на Юге по-английски и по-итальянски – и много читал на обоих языках». [17]

Академик М.Н. Розанов подсчитал, что в личной библиотеке Пушкина «имелось до тридцати итальянских писателей в подлиннике». [18]

Звучности и напевности «языка Италии златой» Пушкин отдал щедрую дань. В системе выразительных средств его поэзии этим качествам языка он придавал особое значение. «Звуки италианские» – так он отметил воздушность и мелодичность стихов К.Н. Батюшкова. Напомним, что в заметке «О “Ромео и Джюльете” Шекспира» (1830) Пушкин называет итальянский язык «роскошным языком, исполненным блеска и concetti» (блестящих оборотов мысли). (1, т.2, с.187)

В текстах Пушкина, по наблюдениям А.М. Букалова (9,с.135-136), содержится около ста итальянских записей: обширные выписки из Данте, Петрарки (!), Мадзони, Пиндемонте, оперные цитаты, термины и заглавия, названия литературных произведений и их авторов, восклицания и разного рода разговорные и эпистолярные «штампы». [19]

«Анализ итальянских записей в текстах Пушкина убеждает в том, что он не просто ради орнамента или моды вставлял в ткань своих произведений итальянские слова и выражения, но всякий раз делал это художественно оправданно, со смыслом и значением». (9,с.136)

Евгений Солонович, поэт и переводчик, один из лучших знатоков итальянской литературы, считает, например, что Пушкин мог думать по-итальянски! Его коллега Роман Дубровкин в статье «О стихотворстве италиянском» пишет, что на всём творчестве Пушкина «лежит отпечаток близкого знакомства с итальянской культурой». [20]

И с этим нельзя не согласиться.

В списке итальянских литературных интересов Пушкина множество звучных имен: Данте Алигьери [21], Джованни Боккаччо [22], Торквато Тассо [23], Иполлито Пиндемонте [24], Сильвио Пеллико [25]…

И, конечно же, Франческо Петрарка (1304-1374) – родоначальник гуманистической культуры Возрождения, великий поэт Италии, увенчанный лаврами на римском Капитолии (8 апреля 1341г.).

Основное содержание данной работы и составит всестороннее исследование темы «Пушкин и Петрарка». Свою главную цель мы видим в том, чтобы, собрав полный свод фактов и сведений об обращении Пушкина к творчеству Петрарки (все цитаты, упоминания, отзывы, оценки и т.п.), прокомментировать их (представив при этом как авторитетные, уже устоявшиеся объяснения и точки зрения по данной теме, так и свои собственные), параллельно исследовав такие важные «моменты» и «детали», как

· история появления Петрарки в России,

· источники знаний и впечатлений Пушкина о Петрарке и его творчестве,

· отношение Пушкина к «языку Петрарки и любви», «языку Италии златой»,

· особенности палитры чувств Пушкина, характеризующих его восприятие Петрарки, и т.п.

Весьма любопытной показалась нам также задача обнаружить «пушкинские звуки» в переводах великого итальянца на русский язык, сделанных в 20-ом веке.

В своей работе мы опирались прежде всего на энциклопедические издания (Онегинскую энциклопедию и школьный энциклопедический словарь «А.С. Пушкин», а также материалы к «Пушкинской энциклопедии» 1999г., отсутствующие в ней самой, но появившиеся позже в томе XVIII-XIX «Исследований и материалов» по теме «Пушкин и мировая литература»), на авторитетные филологические труды Д.Д. Благого, комментарии к роману «Евгений Онегин» Н.Л. Бродского и Ю.М. Лотмана, на работы известнейшего современного исследователя итальянской литературы Руфа Хлодовского. Очень много любопытного по избранной нами теме нам удалось почерпнуть из книги журналиста-международника, неутомимого исследователя связей творчества Пушкина с Италией Алексея Михайловича Букалова. Как всегда, сослужил нам великую службу Словарь языка Пушкина. В прояснении отдельных деталей помогли и другие издания. В результате внимательного знакомства с указанными источниками и собственных размышлений и появилось наше исследование.

Итак, Пушкин и Петрарка. Великий русский поэт, живший в XIX веке, и великий итальянский поэт, живший на полтысячелетия раньше – в XIV веке.

Известно, что основной областью своего творчества сам Петрарка считал учёные, полемические и поэтические сочинения на латыни. Однако, великую славу принесли ему не эти сочинения на «учёном» языке, а его стихотворения на языке народном (итальянском), которые сам он ценил невысоко [26], но над которыми работал необыкновенно усердно, хотя писал их не для публики, а для себя. Стихотворения эти были собраны Петраркой в «Книгу песен» («Canzoniere», 1330-1374) – сборник, состоящий из 367 произведений разных жанров, среди которых наиболее многочисленны (317) сонеты. Сборник разделен на четыре части, из которых «На жизнь мадонны Лауры», «На смерть мадонны Лауры» и «Триумфы» – изображают платоническое любовное чувство Петрарки к замужней женщине, которую поэт встретил в Авиньоне в Страстную пятницу (6 апреля) 1327 года и которой продолжал посвящать любовные стихи даже после её смерти (1348).

В течение всей своей жизни Петрарка неоднократно (9 раз!) редактировал «Книгу песен». Наличие девяти редакций свидетельствует о неустанной, скрупулезнейшей работе Петрарки над сборником.

Сонеты и канцоны Петрарки были признаны непревзойденными образцами этого жанра.

По утверждению учёных-филологов, «опираясь на традицию поэтов “нового сладостного стиля” (“dolce stil nuavo”) выражать любые формы личного опыта через описания любви к женщине, Петрарка первым в европейской поэзии представил лирического героя, погружённого в непрерывный напряжённый самоанализ и стремящегося через выражение любовной грусти раскрыть тайну вечно изменчивого образа собственной неповторимой личности». (5, с.237) К несомненным заслугам Петрарки, его открытиям в области любовной поэзии литературоведы относят то, что он «внёс конкретные черты в изображение возлюбленной, довел до классического совершенства форму сонета и выработал изощрённые приемы стихотворной лирической риторики на народном итальянском языке» (5, с.237), что оказало сильнейшее воздействие на развитие европейской лирики Нового времени. Эволюция любовной лирики XVI века проходит именно под знаком «петраркизма». Движение «петраркизма» распространяется во всех странах Европы. Начавшись в Италии (П. Бембо, Дж. Дела Каза и др.), это литературное течение охватило Францию (Лионская школа, поэты Плеяды, в том числе П. Ронсар), Англию, Испанию, Португалию…

«Используя стихотворные формы и фразеологию своего великого предшественника, поэты-петраркисты разрабатывают новые формы поэтического самовыражения, видоизменяющиеся в соответствии с требованиями времени (маньеристская, барочная, сентиментальная и романтическая любовная лирика)». (5, с.238)

На рубеже XVIII-XIX в. (т.е. именно в пушкинское время) Петрарка приходит в Россию: появляются стихотворные переводы из «Canzoniere» на русский язык. Подражания Петрарке публикуют Е.П. Луценко (1796), И.И. Дмитриев (1797), Г.Р. Державин (1808), К.Н. Батюшков (1810), В.И. Туманский (1818), дядюшка Александра Сергеевича В.Л. Пушкин (1823), И.И. Козлов и др.

При этом особо отметим, что в это время творчество Петрарки «воспринимается в сентиментально-романтическом ключе, а биография (Петрарки. – В.П.) становится образцом “вздыхательной” платонической любви». (5, с.238)

Отсюда явная неоднозначность в отношении Пушкина к великому итальянцу. С одной стороны, глубокоуважительное признание несомненных заслуг Петрарки по преобразованию итальянского литературного языка, пиетет к нему как к одному из величайших поэтов Нового времени, а с другой – иронично-отстранённое отношение к его личности и творчеству.

Такая «неровность» в отношении великого русского поэта к великому поэту Италии во многом (точнее – главным образом) объясняется весьма удивительным для Пушкина обстоятельством: имея всегда на всё и на всех исключительно собственный, независимый и не зависящий от чего бы то ни было и кого бы то ни было взгляд, сугубо личное мнение, в данном случае наш поэт в восприятии Петрарки изменяет этой свойственной ему привычке. Как изменяет и своей привычке читать великих предшественников в подлиннике. [27] Как оказалось, с Петраркой Пушкин знакомился не по полному тексту «Книги песен» в составе антологии итальянской литературы («I guattro poeti italiani…» – Parigi, 1836), имевшейся в его личной библиотеке, а по отдельным стихотворениям и фрагментам стихотворений Петрарки в посвященных его творчеству критических и историко-литературных работах.

Как обнаружили профессиональные исследователи творческого наследия Пушкина, все его цитаты из стихов Петрарки взяты им либо из труда Сисмонди, либо из работ К.Н. Батюшкова, «о чём свидетельствует не только их выбор, но и особенности ошибочных написаний». (5, с. 238) То есть, как это ни парадоксально и ни удивительно, наш поэт, при всём пиетете его отношения к Петрарке, не удостоил великого итальянца чести внимательного и подробного знакомства с его творчеством: «данных, свидетельствующих о том, что поэт пытался самостоятельно штудировать «Canzoniere», нет». (3, с.278)

Сведения о Петрарке и оценки его творчества Александр Сергеевич получил из трёх видов источников: из лицейского курса словесности, из личного общения с литераторами, хорошо знавшими творчество Петрарки (в частности, с К.Н. Батюшковым, П.А. Катениным, И.И. Козловым и др.) и – главным образом – из литературно-критических статей его старших современников и друзей – тех же Константина Николаевича Батюшкова (1787-1855) и Павла Александровича Катенина (1792-1853).

Восприятие Пушкиным Петрарки и определялось именно мнениями о нем Батюшкова и Катенина. Это чрезвычайно интересно уже потому, что это были абсолютно противоположные мнения! От Батюшкова Пушкин унаследовал глубокоуважительное отношение к Петрарке и почтительное признание его заслуг, а от Катенина – иронично-скептическое отношение.

Казалось бы, «две вещи несовместные». Однако в Пушкине они удивительным образом совершенно «благополучно» совместились и ужились, лишний раз убедив нас в том, что одной из черт гениальности (и Пушкин «доказал» это не однажды!) является совмещение несовместимого.

Весьма интересным нашли мы и тот факт, что мнения Батюшкова и Катенина также не были сугубо личными, а были (у Батюшкова в меньшей степени, у Катенина – в большей) почерпнуты ими из работ виднейших европейских критиков пушкинского времени. Так, статья К.Н. Батюшкова «Петрарка» (1815), явившаяся первым в России оригинальным очерком о великом итальянском лирике [28], носит «следы прилежного изучения» [29] 2-ого тома «Литературной истории Италии» П.-Л. Женгене («Histoire litteraire d'Italie», Paris, 1811-1824) – «одной лучших критических «книг», бывшей «у всех любителей в руках и в памяти». [30] «Опираясь на суждения П.-Л. Женгене… и собственные впечатления, Батюшков видел в Петрарке одного из величайших поэтов Нового времени, преобразователя итальянского литературного языка».(5, с.238)

Основные темы статей Батюшкова (любовь Петрарки к Лауре, поэтическая слава великого итальянца, его огромная роль в формировании национального итальянского языка, признание Петрарки учителем любви и Поэзии) и стали «отправными пунктами для выработки пушкинских суждений о Петрарке». (3, с.276)

Безусловным следует признать тот факт, что не без воздействия Батюшкова, как справедливо подчёркивал М.Н. Розанов, Пушкин воспринимал Петрарку как «поэта любви par excellence». Именно «отсюда родом» пушкинское «Язык Петрарки и любви» (в 1-ой главе «Евгения Онегина»).

Утверждая, что у Петрарки «каждый стих, каждое слово носит неизгладимую печать любви», вслед за Женгене Батюшков подчёркивал различия между любовной поэзией Петрарки и лирикой древних: «Петрарка, подобно им, испытывал все мучения любви… но наслаждения его были духовные (выделено мною. – В.П.). Для него Лаура была нечто невещественное, чистейший дух, излившийся из недр божества и облечённый природою в прелести земные». (3, с.277)

Такое восприятие любимой женщины было очень близко самому Константину Николаевичу Батюшкову, признававшемуся (Н.И. Гнедичу 19 сентября 1809г.): «Я верю одной вздыхательной любви, петраркизму, то есть живущей в душе поэтов, и более никакой». (3, с.277) Дело в том, что отношение Батюшкова к любовной поэзии Петрарки во многом носило интимно-личный характер: он «проводил параллели между своим неразделённым чувством к А.Ф. Фурман и неутолённой страстью Петрарки к Лауре». (3, с.277)

У Пушкина же платонический характер любовного чувства, воспетого Петраркой, вызывал не восторг и преклонение, как у Батюшкова, а иронию. И это ироничное отношение сближает нашего поэта с Павлом Александровичем Катениным.

П.А. Катенин развивает и дополняет тезисы авторитетного исследования по истории итальянской словесности – труда швейцарского историка Ж.-Ш.-Л. Симонда де Сисмонди «О литературе юга Европы» (De la literature du midi de I’Europe. т. I – II. Paris, 1813-1829). Сисмонди не принимал поэзии Петрарки и печатно заявлял о своём «предубеждении» против неё, он оценивал творчество Петрарки «как образец ложной аффектации и вычурности». (5, с.238) Этот «демарш» [31] и поддержал Катенин в своих «Размышлениях и разборах» (1830) и ещё резче в частной переписке: «… что тут находят? Чем восхищаются? За что хотят человека в боги посвятить?.. я не могу… четвертаков и алтынов увенчанного в Капитолии педанта принять за чистую звонкую монету». [32]

Именно отзвуки подобного иронично-отстранённого отношения к творчеству Петрарки мы видим в том, что «все цитаты из сонетов Петрарки у Пушкина приводятся в контексте ситуаций притворного или полупритворного любовного чувства, которое поддаётся изящному, обдуманному стихотворному описанию и потому вызывает сомнение в искренности». (5, с.238)

Показательно, что прежде всего именно подобное «недоверчивое» отношение к любовной поэзии Петрарки стало причиной отмечаемого филологической наукой скептического взгляда Пушкина на жанр сонета, «который с лицейских лет он считал поэтической формой, требующей тщательной отделки, а не вдохновения, и его мнение не изменилось с годами, несмотря на знакомство с сонетами романтиков (А.А. Дельвига, А. Мицкевича, Ш.-О. Сент-Бёва и У. Вордсворта) и собственные опыты в этом жанре». (5, с.238)

Правда, в последнем случае с профессиональными литературоведами можно и поспорить. Например, имея в виду известный пушкинский сонет «Мадонна» (1830), в котором наш поэт вдохновенно выразил свою искреннюю любовь к будущей жене и благодарность Творцу, исполнившему его желания и «ниспославшему» ему «мадонну» – «чистейшей прелести чистейший образец».

Об отношении Пушкина к Петрарке мы можем судить по многочисленным упоминаниям и цитированию им великого итальянца: в стихотворениях («Приятелю», «Сонет», «величавый» Петрарка упоминался в начальных вариантах стихотворения «Кто знает край, где небо блещет…»), в статьях («Об альманахе “Северная лира”», «О причинах, замедливших ход нашей словесности…»), в письмах (к А.А. Бестужеву и брату Л.С. Пушкину), в романе в стихах «Евгений Онегин» (главы 1-ая, 3-ья и 6-ая). Таким образом, на протяжении целых десяти лет (с 1821 по 1830 годы) Петрарка «не сходит с уст» Пушкина.

Первое упоминание Пушкиным Петрарки мы находим в стихотворении «Приятелю» (1821). Обращаясь в нём к одному из самых близких своих друзей в «кишинёвский период» – Н.С. Алексееву – и имея в виду его возлюбленную М.Е. Эйхфельдт, Пушкин иронично заявляет о своем нежелании уподобиться Петрарке:

Твоя красавица не дура;

Я вижу всё и не сержусь:

Она прелестная Лаура,

Да я в Петрарки не гожусь.

Александр Сергеевич явно не был склонен отождествлять себя с Петраркой, платонически влюбленным в Лауру!

Ещё убедительнее об этом свидетельствуют строки из письма поэта брату от 25 августа 1823 года, содержащие признание Александра Сергеевича В.И. Туманскому, связанное с публикацией поэмы «Бахчисарайский фонтан»: «Я прочел ему отрывки из “Бахчисарайского фонтана” (новой моей поэмы), сказав, что не желал бы ее напечатать, потому что многие места относятся к одной женщине, в которую я был очень долго и очень глупо влюблен, и что роль Петрарки мне не по нутру». (Выделено мною. – В.П.)

Он снова противопоставляет себя Петрарке в лирическом отступлении в первой главе романа в стихах «Евгений Онегин», где заводит разговор о любви, поэзии и славе (строфа LVIII). Заметив «кстати», что «все поэты – любви мечтательной друзья», Пушкин пишет:

Любви безумную тревогу

Я безотрадно испытал.

Блажен, кто с нею сочетал

Горячку рифм: он тем удвоил

Поэзии священный бред,

Петрарке шествуя вослед,

А муки сердца успокоил,

Поймал и славу между тем:

Но я, любя, был глуп и нем.

Особой иронией дышат здесь слово «шествуя» («Петрарке шествуя вослед») и «Поймал и славу между тем». Творчество Петрарки насмешливо представлено здесь Пушкиным как «расчетливо используемое средство, не только спасающее от любовного недуга, но и способствующее быстрому приобретению славы». (5, с.238)

Ироническая стрела Пушкина направлена в безмерно свойственное великому итальянцу стремление к славе. [33] Не случайно ведь Батюшков начал свою статью «Петрарка» с фразы о том, что одно имя Петрарки «напоминает Лауру, любовь и славу» и подчеркивал, что «неумеренная любовь к славе равнялась или спорила с любовию к Лауре в пламенной душе Петрарки». [34] Отсюда устойчивая символика в поэзии Петрарки: Лаура и лавр.

Любопытно, что уже цитируемая нами фраза «Язык Петрарки и любви», содержащаяся в 49-ой строфе все той же первой главы «Евгения Онегина», имела следующие варианты: «Язык изнеженной любви», «Слова изнеженной любви», что делает её косвенной пушкинской характеристикой творческой манеры Петрарки.

Как нам теперь представляется, нельзя не услышать иронических ноток и в известной пушкинской строке из «Сонета» (1830), где, поэтически прослеживая историю этого жанра, разворачивая его панораму, долженствующую показать его богатейшие возможности, и перечисляя замечательные имена тех, кто был этим жанром «пленен» (Данте, Шекспира, Камоэнса, Вордсворта, Мицкевича, Дельвига), Александр Сергеевич, конечно же, закономерно отдает должное и великому итальянскому поэту раннего Возрождения:

В нем жар любви Петрарка изливал…

Однако слово «жар», как нам кажется, невольно ассоциируется с болезнью. И вполне возможно предположить, что и в этой строке содержится косвенная пушкинская характеристика – только уже не творчества, а чувства Петрарки (как не в полной степени нормального, здорового, как некоего болезненного, ущербного чувства!).

Можно представить, как не по душе были Пушкину сравнения его с Петраркой, а они звучали. Некоторые из современников Александра Сергеевича, в отличие от него самого, считали, что он «в Петрарки» как раз «годится» и приводили между ним и Петраркой параллели. Так, В.В. Измайлов писал ему 29 сентября 1826г.: «Пушкин достоин триумфов Петрарки и Тасса, но москвитяне не римляне, и Кремль не Капитолий». Е.Ф. Розен в письме А.И. Подолинскому 24 ноября 1830 г. сообщал, что Пушкин «пишет вроде Петрарки: “Ты моя Мадонна! Чистейшей прелести чистейший образец!”» [35]

Однако возвратимся к комментированию пушкинских обращений к Петрарке в центральном произведении поэта – романе в стихах «Евгений Онегин» и отметим, что 23-я строфа его третьей главы, в которой говорится о показной благосклонности нарочито непреклонных светских кокеток, полностью построена на парафразах из Петрарки:

Среди поклонников послушных

Других причудниц я видал,

Самолюбиво равнодушных

Для вздохов страстных и похвал.

< … >

Они, суровым поведеньем

Пугая робкую любовь,

Ее привлечь умели вновь,

По крайней мере, сожаленьем,

По крайней мере, звук речей

Казался иногда нежней…

Слово «сожаленье» даже имело поясняющую контекст этой строфы сноску (в окончательной редакции Пушкиным почему-то снятую), содержащую цитату из Петрарки – строки 5-ую и 6-ую из сонета «Erano I capei d’oro…» («Кудри златые ветерком развеваемы были…»):

E’l viso di pietosi color farci

Non so se vero o falso, mi parea. Petr<arka>

(И лицо, мнилось мне, краскою сострадания покрылось,

Воистину или же притворно, не ведаю. Петр<арка>)

По поводу цитируемого сонета Петрарки Сисмонди замечал, что он «был написан в то время, когда красота Лауры начала увядать, и все удивлялись неизменности чувств Петрарки к женщине, не вызывавшей более восхищения у тех, кто ее видел». [36] «Пушкинские “причудницы” – это дамы в возрасте, которые тешат свое самолюбие, вселяя тщетную надежду в сердца неопытных поклонников (ср.: “… И с легковерным ослепленьем / Опять любовник молодой / Бежал за милой суетой” – 3, XXIII, 12-14)». (3, с.279)

Эпиграфом к шестой главе «Евгения Онегина» Пушкин берет строки 49 и 51 (пропуская 50-ую) из канцоны Петрарки «O aspettata in ciel, beata e bella…» (канцоны I к Джакомо Колонне):

La sotto giorni <sic> [37] nubilosi e brevi

Nasce una gente a cui I’morir non dole.

(Там, где дни облачны и кратки,

<Прирожденный враг покоя>,

Рождается племя, которому не больно умирать.)

Красиво звучащие распевные стихи Петрарки (Пушкину, безусловно, очень нравилось итальянское звучание стихов Петрарки!) о северной стране автор «Евгения Онегина» применил к России.

Причина отсутствия страха смерти – во врожденной свирепости племени, о котором пишет Петрарка. Пропуском среднего стиха («Прирожденный враг покоя») Пушкин дает возможность истолковать причину небоязни смерти как «следствие разочарованности и преждевременной старости души». (13, с.77)

По поводу этой пушкинской цитаты из Петрарки Ф.М. Достоевский писал: «Странный мы народ, в самом деле! Очень справедливо, кажется, Пушкин применил к нам стихи Петрарки…» [38].

«Справедливо применил… стихи Петрарки» Александр Сергеевич и в повести «Метель», написанной знаменитой Болдинской осенью 1830 года. Цитатой из Петрарки (в оригинале!) – первой строкой его CXXXII сонета («S’Amorr non é, chi dungue guel ch’i’sento?» – «Если это не любовь, то что же?..») он охарактеризовал поведение героини, сочетающее истинное чувство с искусным кокетством» (5, с.239): «нельзя было сказать, чтоб она (Марья Гавриловна. – В.П.) с ним (Бурминым. – В.П.) кокетничала; но поэт [39], заметя ее поведение, сказал бы: Sе аmor non é, che dungue?..» [40].

Особого внимания заслуживают упоминания Пушкиным Петрарки в литературно-критических статьях. Они убедительно свидетельствуют о том, что отношение нашего поэта к Петрарке, безусловно, включало в себя и искреннее и глубокое уважение.

Об этом красноречиво говорят, например, сравнения Петрарки – как преобразователя литературного языка и деятеля, оказавшего решающее влияние на развитие отечественной литературы, – с Батюшковым и Ломоносовым. Первое из них мы находим в пушкинской статье «О причинах, замедливших ход нашей словесности» (1824): «…Батюшков, счастливый сподвижник Ломоносова, сделал для русского языка то же самое, что Петрарка для итальянского…». (1, т.2, с.168) Сравнение с М.В. Ломоносовым содержит заметка Пушкина «Об альманахе “Северная лира”» (1827). Разбирая статью С.Е. Раича о Петрарке и Ломоносове, Александр Сергеевич замечает: «В самом деле, сии два великих мужа имеют между собой сходство. Оба основали словесность своего отечества» (Вариант: «Оба сотворили язык и словесность своего отечества». [41] ) Развивая сравнение, Пушкин продолжает: «… оба (Петрарка и Ломоносов. – В.П.) думали основать свою славу важнейшими занятиями, но вопреки им самим более известны как народные стихотворцы. Отдалённые друг от друга временем, обстоятельствами жизни, политическим положением отечества, они сходствуют твердостию, неутомимостью духа, стремлением к просвещению, наконец уважением, которое умели приобрести от своих соотечественников.» (1, т.2, с.168)

Справедливости ради заметим, что, давая столь высокую и достойную оценку Петрарке, Пушкин почти дословно повторяет Батюшкова. Приведем для сравнения слова последнего из его работы «Петрарка» : «Он (Петрарка. – В.П.) заслужил славу трудами постоянными и пользою, которую принес всему человечеству как Ученый прилежный, неутомимый, но сделался бессмертен стихами, которых он сам не уважал, – стихами, писанными на языке Италиянском, или народном наречии». [42]

Ещё более любопытным представляется нам тот факт, что и аналогию между Петраркой и Батюшковым Пушкину «подсказал»… сам Батюшков: подчеркивая в «Речи о влиянии легкой поэзии…» роль «Эротической Музы» в деле «усовершенствования» поэтического языка, Батюшков соотнес собственные литературные «занятия» с творчеством Петрарки.

Самым же удивительным для нас открытием было обнаружение влияния Пушкина на Петрарку! Именно так! Только с уточнением – на Петрарку, которого мы читаем в сегодняшней России, т.е. на переводы сонетов великого итальянца с языка «Петрарки и любви» на русский язык. Оказалось, что иногда это без тени преувеличения получается переводом именно на пушкинский язык. И мы в прямом смысле слова слышим голос Пушкина, читая Петрарку.

Вот как звучит, например, LXV сонет Франческо Петрарки в переводе Евгения Солоновича [43]:

Я не был к нападению готов,

Не знал, что пробил час моей неволи,

Что покорюсь Амуру – высшей воле,

Еще один среди его рабов.

Не верилось тогда, что он таков –

И сердце стойкость даже в малой доле

Утратит с первым ощущеньем боли.

Удел самонадеянных суров!

Одно – молить Амура остается:

А вдруг, хоть каплю жалости храня, (выделено мною. – В.П.)

Он благосклонно к просьбе отнесется.

Нет, не о том, чтоб в сердце у меня

Умерить пламя, но пускай придется

Равно и ей на долю часть огня. (2, с.73)

В горячей просьбе лирического героя Петрарки нельзя не услышать голоса… любимой героини Пушкина – Татьяны Лариной, которая просит Онегина «не оставить» ее, к ее «несчастной доле хоть каплю жалости храня»!

Подводя итоги своего исследования, сделаем следующие выводы:

1. Для великого искусства поэзии не существует понятий «пространство» и «время». Не случайно Пушкин утверждал [44]:

Издревле сладостный союз

Поэтов меж собой связует:

Они жрецы единых муз;

Единый пламень их волнует;

Друг другу чужды по судьбе,

Они родня по вдохновенью. (1, т.1, с.128) [45]

Язык поэзии способен «связать», сделать «роднёй» поэтов, говорящих на разных языках, живущих на разных континентах, разделённых хоть пятью веками!

2. Италия была для Пушкина особым местом на земле – «волшебным краем, страной высоких вдохновений», страной его поэтической фантазии, «обетованной землёй поэзии и неги». Никогда в ней не бывая, благодаря своему дару «всеведения», Пушкин прекрасно знал её достопримечательности, её многовековую историю и культуру.

3. Имя Франческо Петрарки было «не пустым для сердца» Пушкина «звуком» [46]: творения великого итальянского поэта эпохи раннего Возрождения Пушкин знал, неоднократно упоминал и цитировал (и в стихотворениях, и в романе «Евгений Онегин», и в критических статьях, и в письмах).

4. Знания Пушкина о Петрарке и его творчестве при этом (как это ни странно звучит в отношении «умнейшего мужа России» [47], который «в просвещении стал с веком наравне») не отличались особенными широтой и глубиной: он читал и цитировал Петрарку по литературно-критическим работам своих современников.

5. Отношение Пушкина к Петрарке было отнюдь не однозначным: оно сочетало в себе и пиетет, и иронию.

6. Отношение нашего великого поэта к Петрарке не было самостоятельно сформированным: в его основе лежали суждения и впечатления К.Н. Батюшкова и П.А. Катенина, в свою очередь заимствованные теми ( в большей или меньшей степени) у известных европейских критиков П.-Л. Женгене и Ж.-Ш.-Л. де Сисмонди.

При всей «удивительности» и некоторой для нас «странности» итогов своего исследования (берясь за тему, мы ожидали другого!), заканчивая работу, мы испытываем чувство огромного удовлетворения. Прежде всего, потому, что это был радостный и вдохновенный труд, позволивший нам близко соприкоснуться с гениальным творчеством Пушкина и Петрарки, расширить свои знания о двух великих «избранных», «единого прекрасного жрецах». [48]

И ещё – наша работа дала нам замечательную возможность лишний раз убедиться в истине, утверждающей, что пространство жизни гения ( будь то Петрарка, или Пушкин, или кто-то другой из тех, о ком Пушкин сказал устами Моцарта: «Нас мало избранных») не определяется ни двумя крайними датами хронологии их земного существования, ни географической территорией их обитания.

Примечания.

1. Его автор – русский скульптор (уроженец Тулы!) Юрий Григорьевич Орехов (1927–2001), из-под резца которого вышла целая галерея скульптурных портретов выдающихся творческих деятелей: космонавта Юрия Гагарина, академика Андрея Сахарова, художников Ильи Репина и Виктора Васнецова, писателя Николая Лескова, поэта Владимира Маяковского, святого великого князя Александра Невского… Им же создан памятник Пушкину в Париже.

План сооружения памятника Пушкину на родине Петрарки удалось реализовать с помощью правительства Москвы. На монументе так и указано: «Рим, 6 июня 2000г. Дар города Москвы». В обмен итальянцы подарили Москве бронзовый бюст Данте Алигьери, установленный в саду «Эрмитаж».

2. Стихотворение написано в связи с приездом из Италии графини Марии Александровны Мусиной-Пушкиной (1801–1853), в которую Пушкин был некоторое время влюблен, и которая выведена в стихотворении под именем Людмила. При жизни поэта этот стихотворный отрывок не печатался. Впервые был полностью опубликован в1916году. О нем писали Б.В. Томашевский, А.А. Ахматова, Г.В. Краснов, Н.И. Клейман, Э.Г Герштейн, В.С. Листов и другие исследователи.

Описание почти дословно перенесено Пушкиным в стихотворение «Когда порой воспоминанье» (1830), где Италии противопоставлена картина севера.

3. В то же время здесь сфокусировано общее, существовавшее в начале XIX века, идеальное представление образованных русских об Италии, ее природных красотах и великой культуре.

Пушкин называет и один из главных источников этого представления: поэзия Байрона, проникнутая восхищением перед итальянским классическим искусством.

4. Дружников Ю.И. Узник России: по следам неизвестного Пушкина. – М., 1993. – С.47.

5. Через полтора века эта строка из Пиндемонте попадет в перекличку двух других русских поэтов. Александр Кушнер так обратится к изгнаннику Иосифу Бродскому:

Для нас, тебя на горизонте

Распознающих по огням,

Проверь строку из Пиндемонте,

Легко ль скитаться здесь и там?

6. Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. – М.: Изд.-во «Независимая Газета», 2000. – С.173.

7. Цит. по: Букалов А.М. Пушкинская Италия. – СПб.: Алетейя, 2004. – С.38-39.

8. Цит. по: Пушкин в русской философской критике. – М.: Книга, 1990. – С.100.

9. Цит. по: Букалов А.М. Пушкинская Италии. – СПб.: Алетейя, 2004. – С.39-40.

10. Эйдельман Н.Я. «Оттуда». – М.: Правда, 1990 /Библиотека «Огонёк», №23. – С.9.

11. АхматоваА.А. Пушкин и невское взморье // Стихи и проза. – Л., 1976. – С.516.

12. Авзония (Ausonia) – лишь одна из областей Италии, но уже в античную пору Авзония становится обозначением всей Италии, а классическое латинское ausonii (авзонийцы) у Виргилия и Овидия означало вообще итальянцев.

13. Кроме того, Италия интересовала Пушкина и на биографическом уровне. Хорошо изучивший историю своих предков и гордившийся ею, Пушкин не мог не знать, что А.И. Репнин, родственник Пушкиных по линии Ржевских, в молодости бывший стольником Петра I, в 1697г. ( в год рождения знаменитого черного прадеда Александра Сергеевича – Абрама Петровича Ганнибала) был послан царем в Италию «для научения морскому делу».

А предки Пушкина Чичерины (бабушка Пушкина по линии отца – Ольга Васильевна Чичерина) – выходцы из итальянского рода Cicerone. То есть в жилах Александра Сергеевича текла и итальянская кровь!

14. Вот как восторженно пишет, например, К.Н.Батюшков об итальянском языке в своей статье «Ариост и Тасс» (1815г.): «Учение итальянского языка имеет особенную прелесть. Язык гибкий, звучный, сладостный язык, воспитанный под счастливым небом Рима, Неаполя и Сицилии… язык, образованный великими писателями, лучшими поэтами, мужами учёными, политиками глубокомысленными, – этот язык сделался способным принимать все виды и все формы».

(Батюшков К.Н. Нечто о поэте и поэзии. – М.: Современник, 1985. –С.138).

15. Тассо Т., Петрарке.

16. По вопросу о том, знал ли Пушкин итальянский язык и в какой степени, среди специалистов было немало споров. Назовем работы академиков Ф.Е. Корша, М.Н. Розанова и М.П. Алексеева, статьи В.Я. Брюсова, Ю.Н. Верховского, П.Н. Беркова, Б.А. Грифцова, Ю.М. Лотмана, Н.П. Прожогина.

17. Цит. по: Букалов А.М. Пушкинская Италия. – СПб., Алетейя, 2004. – С.137.

18. Источник цитирования тот же.

19. В том числе слова любви, обращённые к жене по-итальянски (в письмах от 2 сентября 1833г. и около 27 июня 1834г.).

20. Цит. по: Букалов А.М. Пушкинская Италия. – СПб., Алетейя, 2004. – С.136.

21. Данте Алигьери (1265-1321) занимает особое место в итальянских увлечениях Пушкина. Дантовские цитаты у Пушкина встречаются в «Евгении Онегине», в других произведениях и письмах. Центральное место в пушкинских размышлениях о Данте занимает «Божественная комедия». Пушкин написал терциями (терцинами), как и Данте, несколько стихотворений: «В начале жизни школу помню я…», «И дале мы пошли…».

22. Джованни Боккаччо (1313-1375) дважды упоминается Пушкиным: в статье «О новейших блюстителях нравственности» («разбирал её как самую вольную сказку Бокаччио») и в письме к Е.М. Хитрово («это, конечно, вполне достойно «Декамерона» – от 10 сентября 1831 года). В черновой записи Пушкина, сделанной в Михайловском, прослеживается нить, связывающая творческое воображение поэта с самым знаменитым произведением Боккаччо – «Декамероном». Эта черновая запись получила условное название «Автограф с десятью темами».

Отголосок «Декамерона» Боккаччо чувствуется и в стихотворном послании к Алексею Вульфу из Михайловского в Дерпт: «Что? – бутылок полный ящик. Запируем уж, молчи!».

23. Торквато Тассо (1544-1595). Пушкин называл его «Торквато величавый» и очень высоко ценил его творчество. В заметках на полях 2-й части «Опытов в стихах и прозе» К.Н. Батюшкова Пушкин, критикуя элегию «Умирающий Тасс», упрекая Батюшкова в вялости главного героя, возражает, что Тассо, напротив, «дышал любовью и всеми страстями». В этих же заметках, на полях стихотворения «Мечта» Пушкин пишет: «подражание Ломоносову и Torrismondo» (сокращенное название трагедии Тассо «Король Торризмунд»)

Главный персонаж поэмы Тассо «Освобождённый Иерусалим» Армида стала для Пушкина символом женской красоты и обольстительности. Армида упоминается у поэта в поэме «Руслан и Людмила» («Прекраснее садов Армиды…»), в первой главе «Евгения Онегина» («Лобзать уста младых Армид…»), в стихотворениях «Ел. Н. Ушаковой» («Что нежным взором вы Армида...»), «К вельможе» («Армида молодая…»), «Осень», («…в санях с Армидами младыми...»).

24. Ипполлито Пиндемонте (1753 – 1828). В 1820 году Пушкин хотел воспользоваться цитатой из его «Путешественника», но потом отказался от этой затеи. Стихотворение «Не дорого ценю я громкие права…» (1836) было озаглавлено Пушкиным «Из Пиндемонти». Впрочем, о подражании речи не идёт, хотя выбор не случаен: миросозерцание уравновешенного Пиндемонте оказалось очень близким Пушкину в последние годы его жизни.

25. Сильвио Пеллико (1789 – 1854). В 1835 году Пушкин пишет рецензию на русский перевод книги Пеллико «Об обязанностях человека», сравнивая трактат Пеллико с Евангелием «…дерзнули мы упомянуть о божественном Евангелии: мало было избранных <...>, которые бы в своих творениях приблизились кротостию духа, сладостию красноречия и младенческою простотою сердца к проповеди небесного учителя». А.С. Пушкин относился к Пеллико с пиететом: «Сильвио Пеллико в высшей степени принадлежит к сим избранным..». Его интересовала драматическая судьба итальянца: «Сильвио Пеллико десять лет провел в разных темницах...» (как отзвук темниц его друзей декабристов, и как история мятежного карбонария).

26. По выражению К.Н. Батюшкова (в «Речи о влиянии лёгкой поэзии»), Петрарка «сделался бессмертен стихами, которых он сам не уважал, - стихами, писанными на языке Итальянском, или народном наречии».

27. Вспомним, что А.С.Пушкин владел четырнадцатью языками (!); что он специально выучил английский язык, чтобы читать в подлиннике Шекспира, испанский – чтобы прочитать Сервантеса…

28. К.Н. Батюшков уделяет внимание Петрарке и в других своих статьях. В частности, в «Речи о влиянии лёгкой поэзии на язык» (1816).

29. Выражение принадлежит учёному-филологу И.А. Пильщикову – автору статьи «Петрарка» в Онегинской энциклопедии.

30. Определение П.А. Катенина (Катенин П.А. Размышления и разборы. Статья V, 1830).

31. Определение И.А. Пильщикова.

32. Из письма П.А. Катенина Н.И. Бахтину от 17 февраля/1марта 1825 года.

33. Петрарка и сам признавался в этой своей страсти: «Мой ум занят сладкою и горестною мыслию, мыслию, которая меня утруждает и исполняет надеждою мятежное сердце. Когда воображу себе сияние славы, то не чувствую ни хлада зимы, ни лучей солнечных, забываю страшную бледность моего чела и самые недуги. Напрасно желаю умертвить сию мысль; она снова и сильнее рождается в моём сердце». (И в последние годы жизни великий итальянец нередко сам бичевал себя за это!)

34. Цит. по Онегинской энциклопедии. – С.277.

35. Цит. по: Пушкин: Исследования и материалы. – С.239.

36. Цит. по Онегинской энциклопедии. – С.279.

37. У Пушкина пропущен артикль i: нужно было бы написать «sotto i giorni».

Подчеркнем, что пропуск артикля – важная «улика». Свидетельствующая о том, что Пушкин воспроизвел строки канцоны так, как она была напечатана у Сисмонди. Цитату исказил не Пушкин, а Сисмонди. Пушкин повторил его ошибку.

38. Цит. по: Букалов А.М. Пушкинская Италия. – СПб.: Алетейя, 2004. – С.83.

39. В автографе он назван прямо: «Петрарка».

40. Эта цитата содержит ещё один довод в пользу того, что Пушкин не читал Петрарку в подлиннике. Дело в том, что при первой публикации статьи К.Н. Батюшкова «Петрарка» в «Вестнике Европы» (а именно по ней Пушкин в данном случае цитировал итальянского поэта) была допущена ошибка: «no» («нет») вместо «non» – «не». В батюшковских «Опытах в стихах и прозе», которые Пушкин, несомненно, читал, эта оплошность была исправлена, но, по всей видимости, первое впечатление оказалось сильнее последующих.

41. См. Онегинскую энциклопедию. – С. 276.

42. Цит. по Онегинской энциклопедии. – С. 276.

43. Ещё Петрарку в ХХ веке переводили на русский язык Вяч. Иванов, Е. Витковский, В. Микушевич, А. Эфрос, З. Морозкина, В. Левик, Ю. Верховский, А. Эппель, А. Ревич, С. Ошеров, А. Парин, Н. Матвеева…

44. В стихотворении «К Языкову», написанном в 1824 году в Михайловском.

45. Кстати, клялся в этом Пушкин «тенью» земляка Петрарки – великого римского поэта Публия Овидия Назона (43г. до н.э.)!

46. Процитирована строка стихотворения А. Блока «Пушкинскому Дому».

47. Определение Николая I, впоследствии поэтически повторённое М.И. Цветаевой.

48. Слова Моцарта в маленькой трагедии «Моцарт и Сальери» А.С. Пушкина.

Библиография.

1. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в 2-х т. Под общей редакцией Н.Н. Скатова. – М.: Правда, 1999.

2. Петрарка Франческо. Сонеты; Канцоны, секстины, баллады, мадригалы, автобиографическая проза/Предисл. и прим. Н. Томашевского. – М.: Правда, 1984.

3. Онегинская энциклопедия. Под общей редакцией Н.И. Михайловой. Т. II – М.: Русский путь, 2004. – С.275-279 (статья П.А. Пильщикова).

4. Пушкин А.С.: Школьный энциклопедический словарь. Сост. В.Я. Коровина, В.И. Коровин. – М.: Просвещение, 1999. – С.628-629 (статья С.Л. Константиновой).

5. Пушкин А.С.: Исследования и материалы. Том ХVIII-ХIХ. Пушкин и мировая литература. Материалы к «Пушкинской энциклопедии». – СПб.: Наука, 2004. – С.237-240 (статья А.О. Демина).

6. Словарь языка Пушкина: в 4 т./Отв. ред акад. АН СССР В.В. Виноградов. – 2-е изд., доп. / Российская академия наук. Ин-т рус. яз. им. В.В. Виноградова. – М.: Азбуковник, 2000.

7. Благой Д.Д. Душа в заветной лире: Очерки жизни и творчества Пушкина, - М., Сов. лит., 1979. – С.139, 147,151-152.

8. Бродский Н.Л. «Евгений Онегин», Роман А.С. Пушкина, Комментарий. – М.: Мультиратура, 2005. – С.90-91.

9. Букалов А.М. Пушкинская Италия: Записки журналиста. – СПб.: Алетейя, 2004.

10. Видова О.И. А.С. Пушкин и русский Ренессанс: Материалы к спецкурсу для студентов вузов. – М.: Дрофа, 2004.

11. Густова Л.И. «Язык Италии златой». Итальянские мотивы в творчестве А.С. Пушкина//Михайловская пушкиниана. Сборник статей научных сотрудников музея-заповедника А.С. Пушкина «Михайловское». В.4. – М.: МЦНТИ, 1999. – С.79-99.

12. Лотман Ю.М. Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий: Пособие для учителя. – Л.: Просвещение, 1980. – С.172-173.

13. Полуяхтова И.К. Эпиграф к шестой главе «Евгения Онегина»: (Из истории русского Петрарки)//Проблема традиций и взаимовлияния в литературах Западной Европы и Америки (ХIХ-ХХ вв.) – Горький, 1987. – С.71-78.

14. Хлодовский Р.И. Пушкин и «Италия златая»//Сб. Россия и Италия. – М.: Институт всеобщей истории РАН, 1995.

15. Хлодовский Р.И. Пушкин и Петрарка: Гуманизм и гуманность Пушкина//Вестник РГНФ, 1999, №1.

Приложения